"Ты уже устал, наверное, друг мой, от бесконечных смертей, о которых я тебе рассказываю... Действительно, была ли хоть одна, благополучная судьба? Вокруг отца как будто очерчен черный круг, - все, попадающие в его пределы, гибнут, разрушаются, исчезают из жизни..."

Так начинает Светлана Аллилуева (alias Лана Питерс) 20-е, последнее письмо, адресованное неизвестному другу. Этот же пассаж может служить кратчайшим резюме всей книги. Разве что относительно благополучная судьба няни, описанная в самом конце последнего письма, вырывается из общего контекста "кровавых костей в колесе". Современного читателя удивят, возможно, некая отстраненность и сдержанность в оценках отца, которых Светлана, впрочем, старается на протяжении всей книги избегать. Казалось бы, Сталин человек - сгубивший прямо или косвенно её мать, брата, тёток и даже первую любовь, любимого человека. При этом она не находит для него ни единого слова прямого осуждения, но и оправдывать его не спешит. Сталин в 20-ти письмах подобен гигантскому малышу из старинной комедии "Дорогая, я уменьшил детей" - он сеет кругом себя разрушения, но что же с него взять? В основном негатив списывается на тлетворное влияние Лаврентия Берия, который предстаёт в книге этаким злым гением, сменившим рядом со Сталиным доброго ангела, мать Надежду. Вообще, записки Светланы похожи на романтическую сказку - в ней есть или добрые, умнейшие, честнейшие, кристальной души* люди, либо коварные и низкие злодеи. И только отец ни ангел, ни демон, а некое слепое орудие в руках внешних сил. Если и прослеживается в тексте какая-то оценка вождя, так она столь близка к тогдашней послесъездовско-официальной (письма написаны в 1963 году), что невольно начинаешь сомневаться в её искренности: восхищение первыми до- и послереволюционными большевиками, оплакивание недостатка подлинной партийной демократии тех лет, критика неограниченной власти Берия - старый добрый хрущевский набор! Но нам ли осуждать её за это, ведь положение, в котором она прожила всю жизнь совершенно уникально в истории. В конце концов, никто не в праве требовать от неё задним числом того, на что не способны были пойти люди несвязанные со Сталиным семейными узами. В трансе пребывала вся страна.
Однако не общие оценки режима тех страшных лет делают "20 писем к другу" интересным документом. И даже не описания её взаимоотношений с отцом, ведь в 30-ые годы она была ещё совсем мала, а в 40-ые произошло отчуждение вызванное как войной, так и историей с её первой влюблённостью. В конце концов любой член ЦК видел Сталина в последнее десятилетие несоизмеримо чаще, нежели Светлана. Чрезвычайно интересны прежде всего описания быта сталинской дочери, столь похожего - а возможно сознательно описанного в подобной стилистике - на жизнь сказочных принцесс. Для Светлана столь подробные описания очевидно дань счастливому - во всяком случае до гибели матери - детству. Маленькая принцесса, которую окружают добрые феи, прекрасные цветущие замки, добрые книги и яркие праздники. Вина за разрушение этой идиллии возлагается на Берия, но даже дальнейшая жизнь Светланы, описанная как постылая и несвободная, символом чего, наверное, является агент МГБ, приставленный для охраны и сопровождавший её всюду, кажется тем более сытой и счастливой, чем больше сама Светлана описывает ужасы обрушившиеся на её семью. А сколько ещё было таких семей!
Чего в письмах к другу нет совершенно так это "синдрома сына Чикатило"*. Светлана временами уклоняется от оценок, порой прямо защищает отца, но делает это аргументированно и не стремясь оболгать других, как это делают нынешние сталинисты.
Воспоминания эти, написанные "по горячим следам", всего лишь 10 лет после смерти Сталина, ценны также этой относительной свежестью впечатлений - кажется Светлана сохранила их и в более позднее время, потому что в позднейших интервью буквально дословно цитировала свои письма.
Она почти не согрешила против принципа, объявленного ей самой в первых письмах - писать лишь о том, что она видела собственными глазами. Эти описания, очищенные предварительно от романтической, какой-то стендалевской глазури, которой Светлана - большой знаток литературы - их украсила, послужат богатой пищей для размышлений о судьбах людей по своему угодивших в страшное колесо истории ХХ века.


* и даже красивые: Тебе не странно, что я все время говорю обо всех "красивый", "красивая"?.. Может быть, тебе покажется, что выдумываю? Нет, правда! Это был какой-то век, когда все были красивые. Посмотри на лица старых русских революционеров, -- выразительные глаза, высокие, умные лбы, твердые губы; в лицах не было ни скепсиса, ни сомнений, ни злобы...
* папенька не виноват, его оговорили.

Это послания о чудовищах и об Отце.

"Никогда не забывайте Добро. Люди, пережившие войну, лагеря -- немецкие
и наши, тюрьмы -- царские и наши, перевидавшие все ужасы, которые только
ниспосылает наш двадцатый век, не забывают добрых, родных лиц своего
детства, маленьких солнечных уголков, где душа отдыхает потихоньку всю жизнь
потом, как бы ей ни приходилось страдать. И плохо, если совсем нет у
человека этих уголков, где отдохнуть душе... Люди самые черствые и жестокие,
хранят, пряча от всех, в глубинах своих исковерканных душ, эти уголки
воспоминаний детства, какой-нибудь маленький "солнечный лучик".
А Добро все-таки побеждает.
Добро побеждает, хотя, увы, часто это происходит слишком поздно, и
столько добрых, прекрасных людей, призванных украшать собой землю, -- гибнет
неоправданно, неосмысленно, и неведомо -- зачем..."

"Какие это были люди! Какие цельные, полнокровные характеры, сколько
романтического идеализма унесли с собою в могилу эти ранние рыцари Революции
-- ее трубадуры, ее жертвы, ее ослепленные подвижники, ее мученики...
А те, кто захотел встать над ней, кто желал ускорить ее ход и увидеть
сегодня результаты будущего, кто добивался Добра средствами и методами зла,
-- чтобы быстрее, быстрее, быстрее крутилось колесо Времени и Прогресса, --
достигли ли они этого?
А миллионы бессмысленных жертв, а тысячи безвременно ушедших талантов,
погашенных светильников разума, которым не вместиться ни в эти двадцать
писем, ни в двадцать толстых книг -- не лучше ли было бы им, живя на земле,
служить людям, а не только лишь "смертию смерть поправ" оставить след в
сердцах человечества?
Суд истории строг. Он еще разберется -- кто был герой во имя Добра, а
кто -- во имя тщеславия и суеты. Не мне судить. У меня нет такого права.
У меня есть только лишь совесть. И совесть говорит мне, что если не
видишь бревна в своем глазу, то не указывай на соринку в глазу другого...
Все мы ответственны за все.
Пусть судят те, кто вырастет позже, кто не знал тех лет, и тех людей,
которых мы знали. Пусть придут молодые, задорные, которым все эти годы будут
-- вроде царствования Иоанна Грозного -- так же далеки, и так же непонятны,
и также странны и страшны...
И вряд ли они назовут наше время "прогрессивным", и вряд ли они скажут,
что оно было "На благо великой Руси"... Вряд ли...
Вот они-то и скажут, наконец, свое новое слово -- новое, действенное,
целенаправленное слово, -- без брюзжания и нытья.
И они сделают, это, перевернув страницу истории своей страны с
мучительным чувством боли, раскаяния, недоумения, и это чувство боли
заставит их жить иначе" (с) С.И.