Очень грустно, когда вместо дельного разговора о книге - даже в случае несогласия с автором! - сыплются оскорбления и грубости. Откровенно говоря, вообще не понимаю, почему книга вызвала такой гнев Льва Исакова? Мне кажется, автор не подал для этого ни малейшего повода. Книга написана с позиций глубокого, трепетного уважения не только к самому Гоголю, но и к литературе, как виду творчества, к человеку и его мышлению. Мне даже захотелось перечитать не только упоминаемые, но и другие тексты Гоголя, чтобы попытаться самому применить метод анализа, предложенный Леонидом Карасёвым. Он предлагает некий ключ, открывающий двери собственного воображения и внимания к деталям. Это очень необычный ключ, и, воспользовавшись им, обнаруживаешь себя в совершенно незнакомом мире. Может быть, именно свою растерянность перед неожиданным, свежим взглядом Лев Исаков и пытался скрыть от самого себя яростным протестом?

Смешно (хотя в данном случае, видимо, не лишне!) напомнить, что доктора философии, как, в общем-то, и ученики старших классов средней школы, имеют гарантированное конституцией и министерством образования право трактовать произведения классической литературы, если только не употребляют при этом грубых слов, как уважаемый Лев Исаков. И такое же право имеют читатели не согласиться с автором и высказать альтернативную точку зрения. Но зачем же грязно ругаться, обзывать профессиональных учёных и стулья ломать?! Это, батенька, нетолерантно! Понятно, чем книга Л.Карасёва может вызвать подобный шквал негативных эмоций. Ну как же! Это же – наш Николай Васильевич! Мы же с пятого класса всё про него знаем! Мы же все вышли из его «Шинели» и за сочинение по «Мёртвым душам» в прошлом веке пятёрку получили! А тут вдруг к нашей святыне в желудок заглядывают! Мне же представляется, что, чем лучше мы знаем текст, тем интереснее его оригинальная, ни на что не похожая трактовка. Ведь мы же можем, не заглядывая в первоисточник, по памяти признать точность наблюдений автора. Подход Леонида Карасёва лично мне кажется необычайно любопытным, лежащим в русле современных концептуальных изысканий и достойным самого пристального внимания. И, уж во всяком случае, элементарного уважения!

Скажем прямо,и Гоголь,и его текст присутствуют в размышлениях г-на Карасёва только как малообязывающий флёр к тому,что он хочет прокламировать,но не имеет ни веса ни оригинальности сказать это от себя и потому притягивается уже и Гоголь.Полным пренебрежением к духовному миру заявленного объекта исследования является приписывание ему собственных помрачений о смерти и проч. Следует напомнить разбежавшемуся версификатору о ГЛУБОЧАЙШЕЙ ВОЗРАСТАВШЕЙ РЕЛИГИОЗНОСТИ Н.В.,истовой,с элементами страстотерпчества,начисто разрушавшей тезу забежавшего молодца о комплексе страха смерти,что немыслимо для безоглядно верующего.Глубочайший надрыв,не напущенный сторонним блудословием,происходил на расхождении Легенды Православия и тем,что увидел мэтр в Святых Местах - Христианство Палестины оказалось совсем иным,нежели христианство России.И мазать к тому Кафку ли ,Кундеру столь же содержательно и плодотворно,как извлекать отправления пищеварительного тракта из метафоричности языка.Приходится напомнить автору о "2-й природе",в которой живёт человек,если он человек,а не выскочившая из его оболочки обезьяна - в рамках её физиология в целом утрачивает своё значение.

У Кундеры в «Бессмертии» есть щемящие строки о трёх периодах жизни человека: сначала он просто не знает о смерти, потом сталкивается с её реальностью и всю оставшуюся жизнь прикован мыслями только к ней. Гоголь, с каким познакомил нас в своём оригинальном исследовании Леонид Карасёв, бесповоротно находится в последней фазе. Для тех, кто не перечитывал Гоголя со школы, трактовка Карасёва рискует показаться парадоксальной, противоречащей привычному, за грань которого боязно заглядывать. По собственному выражению, автор обращается в своём анализе «к той основе текста, которая напрямую не связана с содержанием или формой повествования, но которая в то же время позволяет осуществиться и тому, и другому». Настойчивая метафоричность гоголевского языка настолько доказательно и разносторонне проанализирована Карасёвым, что, не переставая казаться парадоксальными, его выводы представляются совершенно безупречными с точки зрения логики. Сам автор исчерпывающе отвечает на возможный вопрос о правомерности подобного необычного подхода, рассматривая любой текст как самопроговаривание культуры вне зависимости от уровня осознанности писателя. Книга Карасёва может, пожалуй, вызвать крайнее изумление тем, как мало мы, оказывается, понимаем вроде бы исчерпывающе известное. Ведь, как правило, мы прерываем наши размышления о классических текстах , особенно пройденных в рамках школьной программы, ещё в юности именно на таком ощущении их кристальной понятности. Идея, что знакомые нам с раннего детства гоголевские тексты можно воспринять, как своего рода олицетворение процесса пищеварения, может, пожалуй, даже откровенно шокировать и даже вызвать внутренний протест. Не менее поразительна мысль автора, что всё творчество Гоголя – суть мучительное, по большей части бессознательное размышление о насущной необходимости отменить существование смерти как таковой. Однако скрупулёзный анализ текста и доводы автора столь убедительны, что, прочтя книгу, уже невозможно воспринимать гоголевские повести и рассказы плоско-сюжетно.