Не просто латиноамериканская литература, а чилийская, которая также хороша и особенна, как и чилийский футбол.
Если бы у Боланьо были переведены на русский язык не три книги, а все, я бы их все и читала. Есть в его манере говорить и образах - сновидческих, цветных, солнечных и всегда с присутствием друга, друзей, всегда окаймленных дружбой - что-то очень естественное, с чем хочется быть. Рассказчик у Боланьо нейтрален к добру и злу, он вообще не оперирует такими понятиями, однако морален и истошно любопытен до жизни. Нравится он мне.
В сборнике любимое - "Набросок к портрету Лало Куры" и "Бальная книжка", которую и рассказом назвать нельзя.


Человек никогда не перестает читать, хотя книги заканчиваются, и точно так же человек никогда не прекращает жить, хотя смерть - факт бесспорный (с) Дантист

Пташка Гомес - случай парадигматический в порно восьмидесятых. [...] Актер порно в высшем смысле - в цикле колумбийских лент Биттриха. Он лучше всех мог изобразить покойника и лучше всех мог изобразить отсутствие (с) Набросок к портрету Лало Куры

Сборник рассказов Боланьо разочаровал неожиданно. Я не дочитал книгу - отложил на середине. Возможно, это было ошибкой - судить не берусь. Но из прочитанного сделал вывод, что Боланьо не только писатель одной темы (репрессии Пинночета), но и одной тональности (меланхолично-потерянной). Не могу сказать, что рассказы плохи - они хороши... но весьма однообразны. Сюжетов почти нет - или, точнее, сюжеты размыты и спрятаны. Чтобы понять движения, приходится ловить намеки.

Насколько мне понравился "Третий рейх", настолько же не понравились "Шлюхи-убийцы". Не потому, что не похоже. Напротив, похоже чрезвычайно. Ничего нового. Политические взгляды (левизна западноевропейского типа) автора проступает тут предельно отчетливо, отчасти даже подавляя сферу художественного и задавая необходимый тематический ряд, куда попадают, к примеру, права секс-меньшинств. Из-за атмосферы загадочности постоянно ждешь выхода в какой-то метафизический космос, но каждый раз остаешься на земле, где вынужден вместе с героями переживать унылую ностальгию политической эммиграции.

Бедное на впечатления и, в целом, скучное чтение.

Чертова дюжина рассказов от чилийского прозаика-Роберто Боланьо. Рассказов самых разных по тональности, звучанию, композиции, содержанию. Рассказов своеобразных, интересных, разной степени насыщенности, но непременно пронизанных мыслью, эстетически приятных. Рассказов наглядно демонстрирующих все грани писательского мастерства Боланьо. Очень цельный авторский сборник, правильная, хорошая литература. " Человек никогда не прекращает читать, хотя книги заканчиваются, и точно так же человек никогда не прекращает жить, хотя смерть- факт бесспорный."
Наверно можно разделить рассказы на автобиографические( таких на мой взгляд 9) и истории выдуманные писателем ( оставшиеся 4). Ко второй группе относятся- рассказ про некрофила-модельера и призрак умершего менеджера; о чилийском футболисте Барселоны и его африканском партнере по команде; про девушку и ее пленника- рассказ давший название сборнику, и наверно самый яркий и запоминающийся, об ответственности за свои поступки и возмездие и наказание, возможно не самом справедливом в отношение конкретного человека, но правильном как приговор всей системе; воспоминания героя о своем детстве, которое прошло на задворках дома, где его мать зарабатывала себе на жизнь играя роль актрисы в порно фильмах. В каждом из этих рассказов кипит жизнь, они насыщены энергией, проникнуты литературным мастерством. Их нарочитый сюрреализм, элемент чего-то нереального, отвлеченного, только подчеркивает мастерство прозы. В оставшихся 9 рассказов, рассказчик это и есть сам автор. Боланьо делится своими воспоминаниями, пересказывает услышанные либо пережитые им истории, возвращается в свою молодость и юность, вспоминает Пабло Неруда и Энрике Лина ( заключительный рассказ повествует о сне, видении, гипотетической встречи в 1999 Боланьо и Лина, Энрике Лин умер от рака в 1988), гуляет по Барселоне( город ставший ему второй родиной) и конечно рассуждает о судьбе, предопределение родной страны- Чили.
Отстраненная, медитативная, неторопливая проза Боланьо, захватывает читателя в свои объятия, заставляет размышлять, думать и вникать в значения фундаментальных вещей- жизни, искусства, смерти, времени. " Нам кажется, будто искусство идет по этой дорожке, рядом, а наша жизнь - вон по той, соседней, и никак не желает уразуметь, что на самом деле все вовсе не так." Боланьо разбирает, вникает, объясняет для себя эти два понятия- жизнь и творчество, искусство, которые большинство считают взаимоисключающими понятиями, но для творца, художника неделимы друг от друга, искусство и есть жизнь и наоборот. Боланьо упоминает немало поэтов, особенно французских, в своих рассказах, его интересует поэты покончившие с собой, их жизнь, места где они жили, он пытается их понять, осмыслить. Большой эрудит, он не переступает ту зыбкую грань, когда самолюбование собой и своими знаниями, наносит непоправимый вред самой прозе, когда читатель понимает, что перед ним мелькают страницы заносчивого всезнайки, мудреца пишущего только для себя и о себе и читателю становится невыносимо скучно( если не противно) и книга отправляется на задние ряды книжной полки и зарастает там пылью и плесенью. Проза Боланьо невесома, выдержанна, легка для чтения и оставляет приятное послевкусие.

«Насмешка часто разрешает важные задачи лучше и сильнее, чем строго обличительная речь». Этой цитатой из Горация, заранее настраивающей читателя на чуть ироничный, несерьезный лад, открывается сборник рассказов с подчеркнуто брутальным названием «Шлюхи-убийцы». В подобном заглавии чуткое ухо тотчас же уловит (помним об эпиграфе!) нечто пародийное – в духе романов Вернона Салливана. Сюда же можно отнести и тот факт, что героя большинства рассказов книги зовут Б. (как тут не вспомнить К. – персонажа книг Франца Кафки?). Однако любителям легковесных стилизаций и стебного чтива для снятия стресса не стоит обольщаться. Юмор Боланьо – штука до крайности специфичная. Как писал Кортасар: «Смех смехом, а не стало семерых».
Впрочем, начинается сборник ни шатко, ни валко. Первый рассказ «Маурисио Сильва» - притча о насилии и жертве – производит впечатление чего-то незамысловато прямолинейного. Беспроигрышная тема детской проституции, плюс, приевшаяся уже толерантность к представителям сексуальных меньшинств (которые, того и гляди, окажутся в абсолютном большинстве) - все это не то чтобы разочаровывает, но как-то настораживает (проанонсированной эпиграфом шуткой, к слову, в рассказе даже не пахнет). Представьте себе: чилийский фотограф-гей в трущобах Индии, изуродованные сектантами дети-кастраты, бегство от сутенеров, пасторальная идиллия на лоне природы и – на сладкое – эпидемия смертельной болезни. Подобные коллизии сделали бы честь, скажем, Вонгу Кар-Ваю (кстати, отличная была б экранизация – снял же он фильм по мотивам Мануэля Пуига, а у Боланьо – мотив покруче). Однако для автора, которого считают главным преемником творцов «бума» и вообще лучшим латиноамериканским писателем рубежа веков, всей этой крутизны как-то маловато. Лично мною, например, после «Далекой звезды» и «Чилийского ноктюрна» предвкушалось нечто большее. Да, стиль, да сюжет и настроение. Но где же ширь и глубь, где страшный нерв и запредельно высший смысл, где, наконец, паранормальная виртуозность, что буквально сразила меня при чтении двух упомянутых романов?
Еще более неясное, смутное ощущение оставляет по себе второй рассказ книги – «Гомес-Паласио». История несостоявшегося романа и, возможно, несостоявшегося убийства на почве ревности, меланхолическое однообразие мексиканской провинции – все это тревожит, настораживает, но отнюдь не захватывает, не увлекает за собой.
И только в третьем рассказе сборника – «Последние сумерки на земле» начинает проявляться подлинная мощь и глубина автора. Незатейливая, на первый взгляд, история курортного ничегонеделанья отца и сына, не понимающих и не особо стремящихся понять друг друга, как-то незаметно, исподволь, вдруг оборачивается подлинной драмой, трагическим моментом истины, когда такие родные и столь чуждые друг другу люди, наконец, обретают подлинное единство, однако – не чересчур ли поздно? Финал остается открытым, но мрачное предзнаменование, таящееся в самом названии рассказа, оставляет не слишком много надежд на счастливую развязку.
В рассказе «Дни 1978 года» главным героем становится ностальгия, которая не только меняет судьбы героев, но и приводит их к гибели. Кстати ключевое место в рассказе занимает некий неназванный фильм неназванного русского режиссера (думаю, даже те, кто никогда не смотрел «Андрея Рублева», догадаются, о какой картине идет речь). Русская тема в прозе Боланьо вообще заслуживает отдельного разговора – чего стоит одно только его рассуждение о жизни и посмертной участи генерала Черняховского.
Рассказ «Набросок к портрету Лало Куры» - явно из тех, что, по определению Кортасара, побеждают нокаутом. Главный герой – сын актрисы, снимавшейся в малобюджетных порнофильмах на полулегальной киностудии. Просматривая ленты с ее и невольным собственным участием (во время беременности та работы не прерывала), Лало – выросший во вполне респектабельного наемного убийцу – вспоминает свое детство, а заодно рассуждает о жизни и об искусстве. И – когда б вы знали, из какого сора! – тут-то и происходит самое настоящее волшебство – то, за что Роберто Боланьо обожают миллионы читателей во всем мире. Из намеренно грубой и даже грязной повседневности вдруг вырастает и распускается цветок подлинного вдохновения. Один из актеров, снимавшихся вместе с матерью героя, оказывается настоящим гением экрана: «Пташка Гомес, который умел вибрировать изнутри, пока намертво не привязывал к себе взгляд зрителя». И гений Роберто Боланьо позволяет нам увидеть, почувствовать и осознать природу сего феномена. И даже пощупать руками, – вот она какая, настоящая гениальность.
История про снимавшуюся в порнофильмах мать напомнила мне аналогичный ход в картине Хулио Медема «Люсия и секс». Однако Боланьо пошел дальше главного киногуру Страны Басков – использование табуированного искусства не сводится у него к символической демонстрации запретного плода с последующим экскурсом в глубины подсознания героев, автор устремляется к сердцевине самого искусства и находит сверкающий самоцвет с искрой божьей там, где прочие видели только пошлость и грязь. Причем проделывает он это столь изящно и убедительно, что просто дух захватывает. А сюжетам некоторых из описанных в рассказе фильмов позавидовал бы и сам Ларс фон Триер, который, насколько мне известно, тоже отдавал дань уважения малопочтенному, но чрезвычайно востребованному жанру.
Остальные рассказы сборника великолепны ничуть не меньше и наверняка стоят дороже, нежели потраченное на них время. Ироническое путешествие в загробный мир («Возвращение» - вот, где начало сбываться обещание эпиграфа), вудуистская магия на поле футбольного стадиона («Буба»). Еще одно размышление о природе гения – на сей раз литературного («Дантист»). И вновь литературные гении – теперь вполне конкретные – Пабло Неруда («Бальная книжка») и Энрике Лин («Встреча с Энрике Лином»). Сборник буквально изобилует литературными аллюзиями и реминисценциями. Одних только мертвых французских поэтов по его страницам рассыпано столько, что хватило бы, чтобы сформировать небольшую армию.
Ну и, наконец, собственно «Шлюхи». Вопреки названию, ничего клубнично-криминального в рассказе нет. Хотя наличествуют и половой акт, и факт насильственной смерти. Если ступить на скользкий путь аналогий, то ближайшей окажется рассказ Хулио Кортасара «Лента Мебиуса». Его героиня – жертва сексуального насилия, герой – ее насильник и убийца, понесший заслуженную кару. Оба они пересекают грань между жизнью и смертью, и автор, подобно новому Вергилию, ведет следом за ними читателя, показывая, сколь удивительным образом бытие перетекает в небытие и обратно – подобно единственной поверхности знаменитой геометрической фигуры, неизменно возвращаясь на круги своя. Герои рассказа Боланьо к незримой грани лишь приближаются (за грань ступит герой следующего рассказа) – они как бы меняются ролями – палачом становится она, жертвой – он. Если нужны дополнительные аналогии, то, пожалуйста: «Коллекционер» шиворот-навыворот – Калебан угодил в сачок и пришпилен булавкой к картону, несчастный самец богомола угодил в лапы безжалостной самки, которая неминуемо предаст его лютой смерти сразу вослед за соитием. Однако Боланьо, не замыкаясь на таинствах жизни и смерти, насилия и секса, преследует свои собственные цели – если хотите, сводит личные счеты. Чем же не угодил ему простоватый, недалекий паренек, футбольный болельщик, приехавший на матч в незнакомый город? Быть может, тем, что в самом начале рассказа вскинул руку в типичнейшем для фанатов «римском приветствии»? Не зря же героиня задается вопросом, ведает ли тот, что делает? Не такие ли незамысловатые ребята под водительством некоего генерала натворили дел на родине писателя?
Резкое неприятие фашизма в любых его проявлениях – одна из характернейших черт творчества Роберто Боланьо. И тут, наконец, позволю себе провести главную аналогию, что напрашивалась уже при первом, шапочном знакомстве с прозой чилийца: Боланьо – Кортасар. Нет они непохожи, как два сапога – пара – хотя бы уже потому, что оба – на левую ногу. И творческие манеры у них абсолютно уникальны и самостоятельны. Но чувствуется в них – в их судьбах, их книгах – некое неуловимое, но нерасторжимое родство,которое позволяет мне назвать Роберто Боланьо величайшим чилийским хронопом.