Роман «Познать женщину» современного израильского писателя Амоса Оза вполне мог бы иметь своим подзаглавием: «Исповедь смуглокожего вдовца». Частная жизнь главного героя с певучим именем Иоэль доверительно приоткрыта перед читателем. Его искренность возведена в ранг абсолюта – едва ли не доведена до абсурда (въезжая в социалистическую Венгрию, он – секретный агент Моссада – в ответ на вопрос сотрудницы таможни о цели везита, улыбаясь, говорит: «Шпионаж, мадам»). Неспешная подлинность и невыносимая легкость бытия на фоне неуклонно закручивающейся интриги: книгу открывает трагическая гибель жены Иоэля, и всё последующее повествование, равно, как и само его название как бы подталкивают читателя к мысли о хранящемся в шкафу скелете – о том, что рано или поздно герой откроет для себя некую страшную роковую тайну. А тут еще неприятности с бывшим (овдовев, Иоэль оставляет службу) работодателем. Словом, затаив дыхание, проницательный читатель ожидает момента истины, кульминации, развязки, катарсиса. И… ничего не происходит. Плавно струящийся по своему пологому руслу, исполненный какой-то тихой благости роман как бы растворяется на линии горизонта.
Подобный исход, полагаю, способен разочаровать даже самых преданных поклонников творчества автора. Где скрытый драматизм, накал страстей и, наконец, финальный надлом «Черного ящика»? Где мудрая ирония и энциклопедическая погруженность «Рифм жизни и смерти»?
Амос Оз достаточно хорош для того, чтобы не нуждаться в скидках и оправданиях, чтобы иметь право на творческий спад или проходную вещь. И все же попытаюсь объяснить, почему его роман «Познать женщину» показался мне произведением не просто добротным, но поистине выдающимся.
В послесловии к данному изданию романа автор предполагает, что «читатель, возможно ощутил в нем нечто едва уловимое, но знакомое – дыхание русской классической литературы». Далее он подчеркивает неслучайность такого впечатления, утверждая: «Именно туда уходят мои корни».
Все это очень приятно, тем более, что и в самом романе Оз не забывает отдать должное нашим (и не только) литературным классикам: «В коротком рассказе Чехова или романе Бальзака открывались ему тайны, которых не найти было, по его мнению, ни в каком детективе». Но одного только предпочтения веками проверенного духовного наследия сиюминутному жанру для признания автора подлинным мастером явно недостаточно. И, словно осознавая это, писатель вплетает в повседневные рассуждения героя мысли, которые обыденными уже никак не назовешь:
«Чего стыдится человек? И чем гордится? С течением времени он все более убеждался, что стыд и гордость, как правило, сильнее тех банальных страстей, которые принято описывать в романах».
И вот это (не будем забывать о непреодолимой тяге Иоэля к правде): «Способ плетения лжи был, по его мнению, тем оконцем, через которое можно заглянуть во внутренний мир лжеца».
Однако более всего меня потрясло и впечатлило глубокомысленное изречение тестя главного героя – старого Шолтиэля Люблина: «Три четверти жизни человек бежит туда, куда указывает член. Будто ты – зеленый новобранец, а он – ротный старшина. «Встать! Лечь! Прыгай! В атаку!» Если бы наш хрен в конце концов освобождал нас от срочной службы после двух-трех-пяти лет, тогда бы у каждого оставалось достаточно времени, чтобы стать Пушкиным или изобрести электричество. Сколько бы ты его не ублажал, ему все мало. Он тебя в покое не оставит. Дай ему отбивную – захочет шницель, дай шницель – потребует икру. Еще, благодаренье небу, господь по милости своей дал нам только один член. Представь себе, что должен был бы в течение пятидесяти лет ублажать, кормить, одевать, согревать и забавлять пятерку ему подобных!». Упоминание русского классика в данном контексте не выглядит неуместным или, тем более, кощунственным, хотя и сделано оно не вполне корректно. Ведь именно тот самый привередливый ротный и позволил ай-да-сукиному-сыну стать нашим всем, задавая ему направление и придавая сил и скорости на всем его ярком и недолгом творческом пути.
Примечательно, что устами того же персонажа произнесена в книге и фраза, которую вполне можно назвать лейтмотивом всего романа: «В конечном счете у всех у нас одни и те же тайны».
Впрочем, и глубокие наблюдения над окружающей действительностью, и острый, хотя и не всегда тонкий юмор и даже почтение автора к Толстому и Чехову еще не делают книгу шедевром. А что делает? И делает ли? Ответ на эти вопросы, смутно прозреваемый мною на протяжении всего повествования, во всей полноте и ясности открылся лишь в авторском послесловии, когда писатель с невозмутимым видом сообщил, что кошачья статуэтка, которую Иоэль вертел в руках в самом начале книги - это сфинкс. Маленький, домашний, но все-таки. Что сам герой, ломавший голову над его загадкой, соответственно… И тут уже в моей собственной голове все начало переворачиваться с ног на голову или, точнее, вставать на свои места. И роман с бешеной скоростью как бы завертелся в обратном направлении. И ясно стало, что ничего-то молодой палеонтолог не понял, что катарсис – да еще какой! – на самом деле прозвучал – нет, прогремел! Да только ваш покорный его не заметил, убаюканный монотонностью повествования. И нашел-таки (и познал!) Иоэль свою женщину. Вот только не покойная то была его жена. И не любовница. И не мать с тещей. И даже не внезапно повзрослевшая дочь (ах, какая изумительная девочка эта Нета, это ее согласие с миром - «По мне» - право же, у Оза некий особый талант в изображении умных, некрасивых и обаятельных еврейских девочек – этих гадких утят). Нет, ни одна из этих героинь, сформировавших своеобразный женский монастырь, в котором герой добровольно себя заточил. Или, верней, все они, вместе взятые, но еще и… А вот этого вам, уж простите, но не скажу. Сами прочтите – только честно, от начала до конца, и чур не заглядывать в послесловие. Сами же потом пожалеете.
Мне же остается посыпать голову пеплом, предварительно сняв с нее перед автором шляпу. И предвкушать повторное – уже вооруженное до зубов – прочтение, которое, надеюсь, не за горами. Это ж надо было – так долго и так ловко водить меня за нос, чтобы под конец этак легонько и даже как-то ласково по нему щелкнуть. Ведь читал же Софокла! Ай, да Амос Оз, ай, да…