Роман \"Духов день\" - первый роман в новой литературной программе \"Западно-восточный диван\" и одновременно дебют молодого немецкого автора Андреаса Майера. \"Духов день\" - роман, за который автор удостоился трех литературных премий: тележурнала \"aspekte\", освещающего на Втором канале ФРГ (ZDF) вопросы культурной жизни Германии, премии конкурса им. Ингеборг Бахман в Австрии и литературной премии Фонда Юргена Понто. Оригинальность романа в том, что о человеческих взаимоотношениях в одном из \"медвежьих углов\" Германии рассказывается в необычной манере - в форме косвенной речи, кроме того, целостность текста не нарушена ни одним абзацем!

Читателя, сразу теряющего способность к сопротивлению, уносит поток косвенной речи, поток, доносящий голоса, слепленные в едином сознании текста... Контрапункт многих персонажей, в чем-то похожих, но остающихся при этом различными... Читателя, захлестывают бесконечные (на страницу) предложения, он не может выплыть из этой воронки слов (на 300 с лишним страниц всего два абзаца). И, странное дело, - несмотря на явную искусственность приема, - все последующие тексты долгое время будут казаться ему, читателю, слишком сделанными…
Читая этот роман, я вспоминала "Стужу" Томаса Бернхарда. Как и Бернхард, Андреас Майер, во весь голос заявив о себе уже этим вот дебютным романом (который сразу отметили несколькими немецкими премиями), пришел в литературу как нарушитель конвенций, как человек, противопоставивший себя большинству. Венг, захолустный городок из "Стужи" - двойник майеровского Флорштадта, который, несмотря на цветущее название, - давно уже кладбище чувств. События романа начинаются с похорон Себастьяна Адомайта, человека, столь же противопоставленного "людишкам" Флорштадта, как бернхардовский Штраух - миру Венга… "Они хотели заставить его, вольного духа Веттерау, жить по общим меркам…" Как и о Пауле Витгенштейне из "некролога" Бернхарда "Племянник Витгенштейна", об Адомайте можно сказать: он "любил и ненавидел природу точно так же, как любил и ненавидел искусство, и с такой же страстностью и беспощадностью любил и ненавидел людей". "Духов день" напоминает "Стужу" не только экзистенциальностью… Глагольная форма конъюнктива здесь служит для фиксации наблюдений. Автор наблюдает за жителями Флорштадта, как в "Стуже" студент-медик наблюдает за Штраухом. Форма майеровского романа идеально подходит для того, чтобы приближаться к персонажам на минимальное расстояние и одновременно следить за тем, как распространяются слухи и домыслы в гротескном мирке Флорштадта. Здесь действуют неукоснительные правила поведения, и если ты, например, хочешь рассказать о трудовом фронте, то тебе заткнут рот те, кто когда-то сам кричал: "хайль Гитлер!" И даже если ты никогда не была убежденной нацисткой, ты будешь бунтовать, пытаясь достать из сумочки партийный билет...
Но на любую косную упорядоченность всегда есть языковой хаос! И нас, как и одного из персонажей Майера, не покидает ощущение, что вещам чего-то не хватает. А жители Флорштадта тупо не хотят этого замечать. Однако вещи обладают собственной необходимостью - все равно случится то, что нарушит спокойствие городка.
И все же Майер не очень-то похож на Бернхарда. Достаточно еще раз сравнить закрытый, интеллектуально-сдержанный бернхардовский текст, с его австрийской болезненностью, смещенностью всех координат, - и эмоциональный, экстатичный, открытый, обнажено-искренний текст Майера. Кроме того, по сравнению с философской густотой бернхардовского романа, майеровский выглядит легким, летящим. Удивляешься: микроскоп как инструмент писателя? Пока не поймешь, что вся эта фиксация и сосредоточенность на, казалось бы, необязательных мелочах - идеальная парадигма познания и отстранения, любви и ненависти. Или же: "тот, кто хочет понять мир, должен оставаться дома".