Первое отдельное издание сочинений в 2-х томах классика польской литературы Стефана Грабинского (1887-1936), работавшего в жанре \"магического реализма\". Писатель принадлежит той же когорте авторов, что и Г. Майринк, Ф.Г. Лавкрафт, Ж. Рэй, Х.Х. Эверс. Злотворные огненные креатуры, стихийные духи, поезда-призраки, стрейги, ревенанты, беззаконные таинства шабаша, каббалистические заклятия, чудовищные совпадения, ведущие к не менее чудовищной развязке все это мир Грабинского.

Евгений Головин и издательство "Энигма" открыли для нас еще одного классика инфернальной литературы - Стефана Грабинского. Двухтомник его сочинений предваряет обширное предисловие Евгения Головина о сущности магии и преломлении магического мироощущения в творчестве польского классика. Философ и маг характеризует другого философа и мага. Причем, Грабинский, возможно, даже проще тех высокоумных сентенций, полных магических терминов, которые рождаются в связи с его текстами у Головина.
Одно несомненно - холодный (или северный, как его называет Головин) текст Грабинского - напоминает лабораторию: смыслы, концепции настолько обнажены, что дрожи, нерва текста, обычного для черной литературы магнетизма, практически не чувствуешь, ведомый идей. У Грабинского есть сюжет, о том, как абсолютно серьезное отношение к собственным образам, вера в то, что они обязательно воплотятся в реальности, губит поэта. Но именно такое ощущение возникает и при чтении Грабинского: в отличие от Э. По, Ж. Рэя или Х. Лавкрафта, в его тексте нет и подобия иронической усмешки. И главного в литературе саспенса - физического ощущения страха - тоже нет.
Структура рассказа Грабинского более всего напоминает Эдгара По: то же спокойное, мерное, неторопливое, описательное приближение к краю бездны. Но, несмотря на холодность письма Грабинского, в борьбе с демоническими силами прагматики, геометры, статистики, детективы в его рассказах неизбежно терпят поражение. "Не деформировал ли он чудо бесконечности в угоду математической абстракции, не рассек ли плавную, неразделимую волну жизни на безликие мертвые отрезки?", - герой, по поводу которого можно ответить "да" на этот вопрос, есть практически в каждом тексте Грабинского. Конец его ужасен…
Интерпретируя творчество Грабинского, Головин считает смыслообразующими тезисы о сомнительности существования человека как индивидуальности в современном мире (Ницше: "Человек - это толпа и место встречи") и о существовании времени и пространства только как производных четырех космогонических принципов. С точки мага человек существует как посредник, транзитное существо в транзитном мире, и нет ничего удивительного в том, что "низенький горбатый железнодорожник" из рассказа "Тупик" является проводником воли сущности, воспринимаемой как "поезд", а тот в свою очередь - одна из реализаций демона движения. Тема Грабинского - транзитный мир, в котором бесчисленные мыслящие креатуры, порожденные четырьмя первоэлементами, трансформируют наше существование. Какими бы загадочными для нас именами ни называли этих пришельцев, демонов, духов и представителей нечистой силы - "сильфаксы", "акваэллы", "ларвы", "аспиолы" - деятельность их неизбежно злотворна. И само существование всех этих духов огня и демонов поездов - доказательство призрачности, транзитности нашего существования.
Воинствующий противник детерминизма, Грабинский был проводником идей многих философов и мистиков: от Гераклита и Платона до Бергсона и Метерлинка. Напрасно герой Грабинского пытается исчислить закономерности, как, например, в рассказе "Ложная тревога", - гибель ждет его в самый миг торжества. Другие становятся посредниками между миром тьмы и тем злом, который он несет миру внешнему. И игнорировать демонов тоже не удается: они мстят презревшему… Как, например, в рассказе "Горельщина": поселившись в проклятом месте, где огонь унес уже многие жизни, семья постепенно попадает под власть огненных демонов, и, в конце концов, глава семьи сам поджигает свой дом вместе с домочадцами.
Но даже самые трезвые герои неизбежно оказываются "по ту сторону": они не сомневаются в реальности другого мира, они постоянно ощущают вмешательство инфернальных сил в их жизнь. Возможно, эти силы порой чересчур материальны, слишком бытийны: иногда хочется, чтобы все оставалось на грани ожидания и предчувствия, а не воплощалось, например, в постепенно исчезающем теле умершей женщины или в мерзкой сущности, живущей в дымоходе и пожирающей трубочистов…
И хотя Грабинский был художником одного жанра, одной темы, он воплотил в своем творчестве практически все ипостаси магического. Например, только в "Саламандре" (восходящей, по справедливому замечанию Головина, к "Золотому горшку" Гофмана) есть и романтическая призрачность, и конкретные описания магических обрядов, и шабаш ведьм, на котором присутствует дьявол.
Был ли Грабинский адептом магии? Никто, наверное, уже не сможет дать на этот вопрос определенного ответа. Даже ученики той средней школы в Галиции, где он всю жизнь проработал учителем. Но, повторюсь, во все, что он создавал, Грабинский истово верил.

Из книги "Безумный странник"
Серая комната
Проблема Челавы
Сатурнин Сектор
Воплощение
Из "Книги огня"
Красная Магда
Белый вырак (Быль из жизни трубочистов)
Горельщина
Гебры
Музей чистилищных душ
Месть огнедлаков
Из книги "Чудовищная история"
Любовница Шамоты (Страницы из найденного дневника)
В доме Сары
По следу
Тень Бафомета
Гром
Визит в особняк на улице Ясной
Прелюдии
Вероника
Павелек Хромоножка
Святотатство
Амелия
Месть
У Вжесьмяна (Отрывки из дневника Тадеуша Помяна)
Богадельня
Отпущение