«Серая слизь», как и положено хорошему апокалиптическому роману, оставила впечатление не только законченности, но и некой окончательности. Казалось, что ничего нового в этом направлении дуэт создать уже не сможет, а если и сможет, то только плагиат на самих же себя. Но не прошло и года, как свет увидел «Фактур Фуры». В жанровом и художественном отношениях роман оказался практически двойником «Серой слизи». Да и фабула снова такова, что круто завернутый детективный сюжет приводит к абсолютно недетективной развязке. Причем развязка эта, хотя и непредсказуемая, абсолютно логично вытекает из предыдущих пятисот с чем-то страниц.
География книги охватывает с десяток европейских стран (от Турции до Португалии), где перехлестываются интересы всевозможных спецслужб, тайных клубов, мафиозных кланов и политтехнологов. В центре этой мясорубки оказывается простой сибирский мужик Юра, занесенный шальным ветром на евросоюзовские просторы. Но политический, по своему формату, детектив оказывается, в конечном итоге, детективом экзистенциальным. То есть, в развязке герой, вместо имени главного злоумышленника, открывает для себя некую идею глобально-философского толка. И именно эта абстрактная, по своему существу, идея становится, в итоге, ключом к разгадке детектива.
Философия романа перекликается с уже упомянутой «Серой слизью». Правда, проблема роста социальной энтропии приобретает геополитический аспект и рассматривается в разрезе отношений России (СНГ) и Запада. Граница между Порядком (зоной низкой энтропии) и Хаосом (зоной высокой энтропии) проходит в романе где-то по западной кромке Евросоюза. Там, за ней, оказывается, и негров не обижают, а политтехнологов не сажают, и адвокатов бейсбольными битами не убивают. Конечно, о том, что расизм пришел в Россию с того самого блаженного Запада, авторы любезно не поминают. Муссируемый многими философами вопрос времени опять же приобретает национальный подтекст. Много говорится о глубоких демократических традициях Европы и об отсутсвии этих, да и вообще каких-либо традиций в России, постоянно пребывающей в состоянии политической ломки. Опять же хочется напомнить, что хваленая европейская «демократия», дай бог, на пару поколений старше российской, и что Франко оставил пост в 73-м году, а португальский фашист Каэтано – в 74-м.
И последнее: авторы горько сокрушаются по поводу отсутствия на российских просторах чего-то такого, что можно назвать нацией. Что общего, - вопрошают Гаррос и Евдокимов – между подростком-люмпеном, ворующим провода с ЛЭП, и нефтяным олигархом? Вопрос резонный. Но почему бы не спросить, что объединяет, к примеру, безработного араба с парижских окраин и какого-нибудь Робера Пежо, хозяина одноименной автомобильной компании? Видимо, как и в первом случае, язык и гражданство. Разница в том, что во Франции нет своих Гарроса с Евдокимовым, которые задавали бы подобные вопросы. Любое гражданское общество, по сути своей, атомизировано, и воспринимает это как должное. Покатавшись по Европе в течении энного количества недель/месяцев, насмотревшись вволю потемкинских деревень, Гаррос с Евдокимовым еще больше заболели Западом и, что самое неприятное, начали потихоньку прощупывать политические сюжеты, от которых раньше демонстративно дистанцировались. А сие есть крайне губительная тенденция для писателя, особенно для писателя русского. Впрочем, будем верить в лучшее. Авторы еще слишком молоды, чтобы предрекать им литературную смерть.