Книга, которую вы держите в руках, - одно из самых ярких событий в мировой литературе!
Критики уже дали характеристику этому уникальному Роману - изящная Музыкальная шкатулка, роскошная вещица, построенная на симметрии. Тема романа - Двойники и удвоения всяческого рода. Стиль авторского повествования - изощренный, кристально-честный, изысканный - столь совершенный, что невольно напоминает манеру письма Владимира Набокова.
Роман выдвинут на премию "Национальный бестселлер".

Классик прав, странные сближения, действительно, бывают. Да еще какие. Сказать, что убитый недавно знаменитый пластический хирург Евгений Лапутин писал, как Набоков, совсем не странно - а ля Набокофф пишут многие. Но тому, как автору романа "Студия сна, или Стихи по-японски" удалось "странно сблизить" банковского служащего Побережского из Москвы и скучающего миллионера Пикуса из Нью-Йорка, позавидовал бы, пожалуй, и сам Набоков.

Всё дело в близнецах. И москвич, и иностранец имеют по паре одинаковых детей одинакового пола: мальчики у русского, девочки у американца. Пересечение их жизненных путей могло бы послужить началом неплохого авантюрного романа, что в итоге и получается. Эта, сюжетная, сторона произведения, несомненно, увлечет читателя: есть тут и арест по подозрению в убийстве второй жены с последующим побегом из тюрьмы (у Побережского), и рискованное нападение на полицейского с побегом из миллионерской квартиры (у Пикуса). Но язык не поворачивается назвать это главным в романе. Подлинный вкус и смак "Студии сна" - в его "японских стихах", то есть в стиле. В тех миниатюрно-элегантных приемах нюансировки внутреннего мира героев, которые создают особую атмосферу повествования. Отчасти она действительно близка миру японских трехстиший, которые автор аккуратно ставит эпиграфами в каждой из 34 своих глав ("Я в полночь посмотрел \\ Переменила русло \\ Небесная река" - таков самый первый из них).

Но это только отчасти. Назвать эту атмосферу таинственной было бы слишком просто: она физиологически таинственна. Побережский во время сбора грибов "пронзает сзади" свою жену не только из одной грубой похоти. Рожденные ею вскоре близнецы (правда, ценой ее жизни) "оплодотворят" собой целый роман. Столь же чувственна и тоска Побережского по умершей жене - вплоть до "русалочьего" бреда. Ему кажется, что только женщина с хвостом может удовлетворить его и физически, и платонически. Варвара Ильинична - женщина с поросячьим хвостиком-атавизмом, оказалась идеальным вариантом. Вдобавок к своему почти русалочьему облику она "мало чем отличалась от галлюцинации" героя.

Метаморфоза, преображающая Побережского в полковника Адлера - обратная сторона пограничной игры писателя в сон и явь, естественность и искусственность повествования. Оказывается, сбежать из тюрьмы и обратиться к директору цирка с целью всё изменить в своей дальнейшей судьбе, можно не только из страха или корысти. Но и следуя инстинкту самопознания. Удовлетворить же его в романе можно только с помощью близнецов, которые становятся символом не только вечной раздвоенности человека, но и вечного сосуществования в одном человеке многих других.

В отличие от Побережского, Пикус нуждается в близнецах вполне сознательно. Одиночка с острым чувством собственной неполноценности, он "был не человеком, а схемой и поэтому мыслил категориями понятными и однозначными". Его жизнь была сравнима с "бесконечной тоской". И только после встречи с девочками-близнецами Пикус "стал казаться себе настоящим", мир обрел для него краски, жизнь - полноту и свежесть.

Встреча Пикуса и Побережского становится закономерным итогом игры автора в "инь" и "янь". И все-таки не перестаешь недоумевать: что это: всего лишь изящная шахматная партия с участием картонных игроков или во всё это "японское" действо с бесчисленным количеством зеркальных отражений (писатель, кажется, "забыл" только одно: сделать Побережского и Пикуса братьями-близнецами) вложен какой-то важный смысл? В первом случае можно говорить о талантливейшей компиляции едва ли не всех романов Набокова, от "Машеньки" до "Ады". Во втором можно ограничиться красноречивой цитатой: "У всего есть свой собственный слепок, свой отпечаток, и лишь воссоединенные со своей первопричиной, они могут служить основанием для гармоничного мира".