Впервые на русском языке - один из ярчайших дебютов в немецкоязычной литературе последних лет; магический Роман во всех смыслах этого слова, посвященный Тайнам иллюзионизма и прихотливо преломляющий их в повседневности; роман, который с полным на то основанием сравнивали с признанными шедеврами современной литературы, исследующими ту же тематику, - "Миром чудес" Робертсона Дэвиса и "Престижем" Кристофера Приста.

Представьте себе, что двадцатидвухлетний студент написал роман. И не какую-нибудь побрякушку из жизни молодых, а глубокий, суггестивный, круто замешанный на философии текст без возраста… А через пять лет он уже был прославленным автором пяти известных романов. Эта история - не сюжет произведения. Сейчас Даниэлю Кельману 27 лет. И как раз его дебютный роман впервые представляет нам творчество австрийского "Раймона Радиге".
Разговор о традиции неизбежен, когда речь идет о философском, описывающем приключения мысли и всячески демонстрирующем эрудицию автора романе. Текст Кельмана не похож на "магические" романы, к которым его ошибочно относят. Медленный, до странности хорошо ложащийся на память всеми своими сценами, мыслями и деталями, роман Кельмана скорее напоминает о Набокове (самый цитируемый - скрыто, аллюзивно - автор в "Магии Берхольма"), который бы читал Борхеса, в свою очередь вдохновленного идеями Паскаля и Спинозы. От Набокова в романе Кельмана - легкость и точность. От Борхеса - даже звукопись имен.
Берхольма занимают только фокусы и математика. С помощью них он захотел найти Бога. Когда-то Паскаль, тоже пытавшийся это сделать, сказал, признав свое поражение: "Не разум, а сердце чувствует Бога". Берхольм же изучает вечное собственное равнодушие, из которого только два вывода: то ли ты Бог, то ли ты - нереален. Как борхесовский двойник заблудился в кругах руин, Берхольм заблудился между реальностью и снами. Вообразил себе учителя, придумал ему фамилию, и вот уже этот человек - совершенно реальный профессор богословского факультета, на котором учится Берхольм. Даже возлюбленную герой творит в своем воображении в точности по алгоритму "Кругов руин". Он переносит ее в реальность из мифа о Мерлине и Нимуэ. Остается только войти в пламя или в пещеру. Когда Берхольм описывает свое будущее самоубийство, то читатель физически ощущает боль, ему хочется спасти героя, как тому зрителю, что крикнул: "Остановись!" на представлении "Ромео и Джульетты". Но нет ничего, кроме математического ореола, простирающего лучи в дурную бесконечность… Только Бог, по мысли Кельмана (и Паскаля), может заполнить этот вакуум.