Марина Дурново (урожденная Малич), вторая жена Даниила Хармса, была замужем за Хармсом с 1934 г. Автор разыскал ее в Венесуэле, записал ее Воспоминания о Хармсе и о своей жизни после его гибели, в результате чего и родилась эта книга. Две недели бесед о Хармсе, чтобы извлечь, восстановить, воспроизвести силуэты и факты из 80-летнего забытья, 60-летнего, полувекового... "Вспоминаешь кусками, наплывами", - признается она. Но эти наплывы возникают на почве длительных (не одно десятилетие) занятий Владимира Глоцера Даниилом Хармсом. "Она, по существу, последняя свидетельница жизни Даниила Хармса", - пишет В. Глоцер, - "То, что сохранила ее память - хоть эти воспоминания и лаконичные, - дает представление о Хармсе, его поведении и образе жизни. В тексте цитируются стихи, письма Хармса, приведен протокол последнего обыска - именно те стихи, о которых Марина Владимировна вспомнила, и протокол, который чудом у нее сохранился. В книге он приводится впервые.
От автора:
Мы очень много уже прочитали про 1920-е, 30-е, 40-е годы - и вместе с тем мне кажется, что воспоминания Марины Дурново как росой омывают события тех лет. Это то художественное (я не имею в виду - вымышленное) восприятие жизни, которое она сумела извлечь из своей памяти и которое необычайно важно для сегодняшнего человека - сколько бы ему ни было лет. Честно говоря, я не припомню, чтобы у меня когда-либо была более сложная литературная работа. "Памяти разорвав струю..."
Критик Инна Борисова:
Странная фигура Хармса - очень родственна природе памяти Марины Малич.
К тому же она не только вспоминает - она устанавливает, вытягивая из тьмы времени очень важную для нее истину: любил ли он? любила ли я? Не навязывая ни читателю, ни своей героине никакого внутреннего сюжета, Владимир Глоцер неуклонно держит кончиками пальцев эту упорную нить. И это возможность продлить историю любви, еще не исчерпанную. Вся ее жизнь с Хармсом в России пронизана нездешним светом, и в повествовании этот свет присутствует. Марина Малич втянута в мир Хармсовых фантазий, игры, ворожбы. В мир прозрений и прорицаний. Его протеизм, внезапность масок и фокусов, легко имитирующих патологию, безразличных к нормам и вообще к рубежам, - все это находит в ней младшего доверчивого партнера, легко и охотно включающегося в любую его прихоть, будь то ночная охота на несуществующих крыс, или - тоже ночью - окраска печи в розовый цвет, или спасительная молитва о красном платке, обретенная Хармсом на отцовской могиле. Хармсом наученная, им напитанная, она будет спасаться молитвами и заклинаниями, умением угадывать перст судьбы и ему следовать. Этому научил ее Хармс, и это ее спасало. Она плод его авторства и его искусства в такой же мере, как его стихи. Обратим внимание на то, как память ее хранит его Фантазии. Любая житейская подробность, даже низменная, оказывается вне обыденной прозы. Все отскакивает в воздух и в высоту. Это повествование о наваждениях вымысла, о том, как вещественны отвлеченности и как будущее, часто трагическое, проецирует себя в Играх воображения. В конечном счете, воспоминания тут лишь повод и путь.